— Ты что здесь, блять, делаешь?
— Сижу и смотрю, как ты подыхаешь.
— Захер ты мне капельницу поставил? Это мой дом, а не сраная больница.
— Я ведь не могу позволить тебе умереть. Иначе мне некому будет платить.
(с) Шайен, Джеймс.
Ты чертов ублюдок. Я ненавижу твое ужасное чувство юмора, потому что ты всегда обращаешь его против меня, и это заставляет меня ощущать себя побежденной. Из раза в раз одно и то же, и ты единственный, кому я не приставлю за эти унижения дуло пистолета к глотке. Ты единственный, с кем я могу себе позволить быть слабой. Ты, блять, не представляешь, как я тебя за это ненавижу.
Раньше я обзывала тебя Джеймсом Бондом, ведь у вас идентичные имена и похожие фамилии, а ты игнорировал мое существование. Ты смотрел на меня, как на пустое место, сквозь, и вместо осуждения в твоих глазах всегда блестела шутка. Да, ты потешался про себя, и я возненавидела это еще тогда. Тебе даже не нужно было что-то говорить, чтобы я чувствовала себя ничем. Я бесилась до дрожи в пальцах, так мне хотелось выцарапать тебе глаза за этот смех в них, а ты просто проходил мимо, высоченный и неприкасаемый, как скала. Господи, ты внушал мне ощущение страха, и я, как взбалмошная собака, истерично лаяла из-за своей беспомощности. Сохраняла дистанцию, щерилась, рычала, но близко подходить не осмеливалась.
Ты был приятелем моего отца, если у него таковые вообще имелись. Мне казалось тогда, что он относится к тебе неплохо, а это само по себе делало тебя инопланетянином. Впервые ты пришел в наш дом, когда мне было пятнадцать, и я не знаю, что ты делал на заднем дворе. Я пряталась там, кашляя сигаретным дымом и матерясь, ведь никакого кайфа это дерьмо не приносило, а ты — какого-то-блять-черта — вырос позади меня, с видом мастера затягиваясь тем же самым дерьмом. Я не помню, как и насколько далеко я тебя послала, но первое ощущение, что ассоциируется с тобой с тех пор — слабость.
У меня была фамилия, деньги, цель в жизни и отец-император. Я имела все, я была лучшей, я обожала себя и свое отражение в зеркале. Ты же относился ко мне, как к нерадивому ребенку, видя во мне меня, а не чертово бабло. Я была никем, я ничего не решала, и на самом деле у меня ничего не было, поэтому и ты смотрел на меня соответствующе.
Ты — как вечное бельмо на глазу, постоянное напоминание моей беспомощности, ходячая истина. Самоуверенная, с дурацким совершенно юмором и этим я-все-на-свете-знаю взглядом.
А еще, Джеймс, ты единственный, кому на меня, оказывается, не насрать. Когда подох мой отец, когда началось все это дерьмо, ты взялся откуда-то, спрыгнул с какого-то потолка, и просто остался рядом. Ты не учил меня жить, не упрекал за мое поведение и образ существования, ты не жалел меня и не решал мои проблемы. Просто был.
Ты заново научил меня разговаривать и замечать себя. Ты вытащил меня из психиатрической клиники, а когда я уехала в Мельбурн, ничего не сказав и ничего не оставив, ты поехал за мной. Вернул мне мой пистолет, потому что не считал меня психопаткой, а потом помогал расклеивать объявления о пропавшей собаке.
Знаешь, Джеймс, я никогда не скажу тебе, что ты — единственная причина, по которой я еще жива. Ты это и сам знаешь. Ведь ты не раз спасал меня, когда, кажется, я уже созерцала свет в конце туннеля, а самое главное — ты видел и видишь во мне не разноцветные волосы и не бьющуюся об пол наркоманку, а просто осиротевшую девочку с разбитой жизнью. Ты знаешь, что я не хочу умирать, и поэтому не даешь мне подохнуть из-за собственной глупости. Если бы я когда-нибудь взяла в руки лезвие и перерезала вены, ты бы сделал вид, что ты ни при чем. Ты бы ничего не сделал. Я знаю это, и поэтому никогда не попытаюсь покончить с собой.
Я плачу тебе за то, чтобы ты оставался рядом со мной. Я боюсь, что ты уйдешь когда-нибудь, поэтому официально наняла тебя своим телохранителем. Конечно, я нашла тонну других оправданий и левых причин, но факт остается фактом. А еще я знаю, что, когда найду способ существовать самостоятельно, покончу со всем этим дерьмом, ты исчезнешь.
|
