Оглянись вокруг: всюду ты увидишь боль,
Везде, куда бы ты ни пошла.
Ты делаешь всё возможное, чтобы убежать
От боли этой жизни, так хорошо тебе знакомой.
     «Вся жизнь – игра. А люди в ней актеры…»
     Фраза, чей смысл настолько точно описывает жизнь каждого человека, что не согласиться просто невозможно. Каждый день мы играем с судьбой, с другими людьми, с самим собой и каждый день терпим поражения и выигрыши. По сравнению с игрой жизни покер является сомнительным удовольствием. Не приносят удовольствия и постоянные победы,  череду которых хоть изредка нужно нарушать и поражениями. Срабатывает простейший принцип, при котором ты не чувствуешь всего того, что имеешь, не потеряв разок это в какой-то глупой сделке.
     А если рассматривать каждую игру как кусочек огромного пазла судьбы? Порой череда событий слишком быстро приходит к своему логическому завершению, а порой годами можно плутать в лабиринтах и так и не найти выход. И выход, в общем то, есть один единственный – ногами вперед в белых тапочках, но для судьбы он будет просто тупиком. Обрубленной веткой дерева, которая больше не даст побегов и не продолжится бесконечный круговорот каждодневных схваток. Законы мироздания.
     Сколько раз она играла с судьбой? Десять? Пятнадцать? Двадцать? Сбегала с полей сражений, выигрывала, рыдала от обиды и бессилия после позорного поражения. Но вставала и шла дальше, преодолевая саму себя, ломая своих соперников как спички и улыбаясь тем, кто смеялся за спиной.  А Гевин.. Он сразу смог подобрать к тебе пин-код, который обезоруживал, который заставлял добровольно сдаваться и внимать всему, что он скажет. Она расслабилась и позволила быстро навешать лапшу на свои прекрасные ушки. А сейчас лапша вмиг соскользнула с них и стекла в розовых очках вмиг лопнули на маленькие осколки, чудом не повредив глаза. Только вот за ними была совсем уж серая реальность в Царстве Теней. Вот её мужчина, её бог стоит перед ней и делает вид, что все хорошо и все чудесно.
     Каждый из нас в той или иной степени актер. Хоть раз в жизни нам приходилось натягивать на лицо маску и наигранно улыбаться. Наигранно ругаться, наигранно плакать. А может даже лгать, когда в душе хочется рассказать правду, открыть глаза и вдохнуть полной грудью опьяняющий запах правды. Горький, дурманящий. Заставляющий поморщиться от точно такого же горького привкуса на губах. А может от боли? Неподдельной, необузданной, настоящей.  Можно притвориться влюбленным, счастливым, разочарованным. Но никому еще не удавалось подделывать чувство безграничной боли. Даже маски на наших лицах слетают, словно кожа линяющей змеи.  Улыбается через силу, а в душе хочешь разреветься от обиды. Ничто не может ударить больнее, чем предательство того, кому верил безоговорочно. Без проверок, без прочитанных втайне смс-ок, без какого-либо дополнительного контроля. Вот и сейчас она с трудом сдерживается, чтобы не разрыдаться. Лишь кусает губы и заглядывает в его глаза, в которых плещется злость и обида. Словно не он сейчас развлекался с этой брюнеткой, словно не он нарушил десятки обещаний.
     Его прикосновения обжигают даже через плотный костюм, так плотно облегающий тело. Отдаются тупой ноющей болью у сердца и вновь возвращают к реальности. Он предал! Он предал! Он предал! Мысли о предательстве настолько болезненны, что кажется, будто сотни маленьких иголок вонзились сейчас под кожу. А на лице – никаких масок. Ноль процентов иллюзий и неподдельная боль. Кривая ухмылка и слезы на глазах, едва не срывающиеся в мокрые солоноватые дорожки по щекам.
Чувствует, как земля уходит из-под ног. Слезы застилают глаза и вот уже перед глазами расплываются деревянные ступеньки. Ощущает, как они взлетают вверх и глаза слепит яркий свет, льющийся, кажется, отовсюду. Обводит взглядом комнату и переводит взгляд на разбушевавшегося мужчину, что рвет и мечет, как разбушевавшееся море. Её море.

В твоем теле любовь, и ты не можешь удержать её внутри,
Она выливается из твоих глаз и расплёскивается через кожу.
Нежнейшее прикосновение оставляет чернейшую отметину,
А сердечный поцелуй разбивает самое закаленное сердце.
     Блудница, расскажи, как ты докатилась до такой жизни? Как перестала свято верить в любовь и стала спать со всеми подряд, блудница? Современность – блудлива. Каждый из нас хоть раз задумывался о жене соседа, о симпатичной продавщице из супермаркета по соседству, но многие ли готовы ради собственного удовольствия пойти на измену? Только те, чьи души давно потеряли шанс на прощение и покаяние. Перед всевышним, перед родными и близкими, перед самим собой.  Каждый день этот шанс утекает меж наших пальцев, как песок, и мы ничего не можем с собой поделать. Такова современная жизнь. Мы наслаждаемся друг другом, пока  в наши мысли не закрадывается совершенно другой образ, новый, манящий своей экзотичной новизной. Нам кажется, что нас ожидает что-то нереальное, что-то новое и необычное, а взамен получаем лишь сожаление. Сожаление и еще больший градус возбуждения.
     Она не боится его. Лишь утирает слезы с глаз и сильно вздрагивает, когда он ударяет по столу. Звенит чашка с остывшим кофе, подпрыгивает мобильник и сыпется на стол содержимое органайзера. Смотрит на него пристально и ничего не чувствует. Боль сменяет напряжение. Такое, какое обычно бывает в предвкушении чего-либо. Сладкого, долгожданного, манящего. На губах привкус страсти, а комната вмиг становится слишком тесной, слишком душной и светлой. Сознание все более и более наполняется картинами сладострастия, грязными, жгучими и соблазнительными. Сила и ядовитый чад этих образов, чарующих и позорных, таковы, что вытесняют из души всю ту боль, что медленно отступает под натиском возбуждения. Эми же лишь делает шаг на встречу, замирая в паре сантиметров от пышущего злостью мужчины и заглядывая в его глаза. Так смотрит женщина, которая уверена в своей привлекательность. В том, что, несмотря на все свои недостатки, она желанна и привлекательна.
     -И сегодня я планировал, как следует отшлепать свою гостью,  а затем поиметь её в углу, - ядовито передразнивает и отворачивает голову, словно от пощечины. Все лицо пылает, и блондинке ничего не остается, кроме как поморщиться от боли, которую она, словно последняя мазохистка, наносит сама себе. Чтобы потом расправить гордо плечи и улыбнуться в глаза своему обидчику. И вновь его прикосновения заставляют отвлечься от собственных мыслей и вернуться в реальность. Где сейчас она терпела боль и унижение от того, кому доверяла, как себе.  Чувствует, как его пальцы скользят по животу вверх, мягко касаясь подушечками пальцев молнии, и лишь садится на стол в попытке отстраниться.  Смотрит в его глаза и обводит контур губ языком, играя с ним, наслаждаясь моментом триумфа. Уже почти не страшно и лишь черти в глазах выдают с головой. Она придумала следующий ход и не собирается отступать. Это очередная игра  и пока есть хоть малейший шанс на победу – она будет биться. Пальцы мягко спускаются по его лицу вниз, касаются приоткрытых губ, и вот он уже смотрит на неё сверху вниз. Унижен, оскорблен, точно так же, как все те девушки, что собираются здесь ради сомнительного удовольствия. –Я  досмотрю с тобой мессу до конца, а потом решу каким шансом ты сможешь воспользоваться, - склоняется над ним и дарит ненавязчивый поцелуй. Перекидывает ногу и соскальзывает со столешницы, подхватывая свой костюм с пола. На губах играет улыбка и вот уже тело вновь заковано в ткань. Мягкий бархат успокаивает, отвлекает и заставляет расслабиться, чувствуя себя в безопасности. Защищенной от всего, что угодно.

К семнадцати годам Джейми – ящик Пандоры, который не нужно открывать во избежание встречи с его внутренними монстрами, прогрызающими путь наружу. Он (абсолютно как и все подростки) полон противоречий, и это имена та вещь, которая беспокоит меньше всего.
Джейми пугают большие компании, пугают незнакомцы, пугают люди в целом (в их присутствии он слишком застенчив ровно до тех пор, пока не начнет чувствовать себя в своей тарелке); Джейми не против выпить бутылку текилы, уйти в отрыв и творить глупости, совершенно не заботясь о мнении окружающих (следующее утро будет худшим в его жизни).
Джейми любит домашний уют так же сильно, как стробоскопы и громкую музыку модных баров.
Джейми говорит одно, но чувствует совсем другое.

Джейми не находит себя особенным, он не похож на персонажа новеллы, не обладает смазливым лицом или характером, способным привлекать толпы поклонников. Он тот самый парень, которого вы забудете через пару часов после стремительного столкновения у эскалатора в метро. Сама обыденность. Сама непривлекательность.

Бесполезное тело, не способное открыто выражать свои искренние эмоции, прячущееся за масками. Ветреный, легкомысленный, время от времени производящий впечатление человека, не дружащего с головой. Сохранять жизнерадостность намного сложнее (зачем он продолжает делать это?). Его философия жизни проста: он смеется, когда ему хочется плакать, несмотря на иступляющее желание говорить с окружающими о том, что на самом деле засело в подкорке.

Несколько необдуманных па навстречу новой жизни. То, на что у Антона не хватало сил десятки раз, и то, за что теперь он платил с лихвой. Его коммуникативная функция (которую справедливее было бы наречь «откровенной дисфункцией») имела более, чем пару прорех. Неловкость, витающая в комнате после минуты тяготящего молчания, всегда была последней каплей. Испытание терпения. Испытания силы воли и собственного нежелания раз за разом оказываться глупым в глупой ситуации. Антуан «у него мотор в одном месте» и Антуан «у него наверняка сотни друзей» к великому сожалению своих прошлых Парижских подписчиков был всего лишь социально-неловким парнем Антоном, речь которого в присутствие незнакомых людей скатывалась к банальному «ээ, бонжур, жё сьюи ёро дё ву вуар».
Интернет – величайшая сила и величайшее зло, позволяющее тебе быть тем, кем ты хочешь. В пределах сети. Не выходя из своей квартиры. Любые реальные контакты парень не любил так же сильно, как не любил троллей или часовые сводки видео в лагающей программе. Встречи с фанатами [что-то богомерзкое и греховное] были вещью, остающейся за гранью понимания. Что на них нужно делать? Что на них нужно говорить? Зачем они нужны, если можно контактировать через фейсбук и твиттер?
Антон «пожалуйста, разрешите мне не говорить с людьми, они слишком счастливые для меня» на гордость брату, коего и дух простыл за последние несколько месяцев, берет себя в руки. Ровно настолько, чтобы вновь написать старому знакомому, общение с которым в прошлой Российской жизни протекало скорее вынуждено (очередная тошнотворная указка родителей, стремящихся навязать в друзья сыну ребенка своих приятелей), нежели по собственному желанию. Удивительно как он, одновременно страшащийся и ненавидящий живые контакты, охотно идет на встречу, на которой улыбается слишком мало и абсолютно невпопад, не жмет руки, потому что до зубного скрежета не любит чужие прикосновения, говорит, словно силой выталкивает из себя слова. Будто речь что-то болезнетворное, колкое и ненужное. Шутит странно, но достаточно колко для того, чтобы его новый старый знакомый сглатывал смешки (из вежливости или (само)критичные едкие комментарии действительно могут быть смешными?).
Шумные Московские улицы, не_уютные забегаловки не располагают к откровенному общению. Вся встреча проходит на рядовом уровне, достаточно плохо для того, чтобы Антон возымел горькое желание оправдать свое имя.  Его жадная до сетевого общения натура просыпается в час после полуночи, когда он просматривает мучающихся от бессонницы друзей в социальных сетях. Извиниться было бы слишком пошло, а вульгарностью Антон не страдал. Его робкие попытки прощупать почву становятся очередными шагами к починке порушенного в тот же день моста [в ходе которых выясняется, что не произошло ничего необычного; он просто надумал (читай - накрутил); как и каждую ночь. как и всегда].
Антон «настолько странный, что его отчаянно сильно хочется напоить водкой»  получает приглашение на еще одно ралли, где количество персон увеличится в несколько раз. Самое время убежать, но пути к отступлению эфемерны, прозрачны, неосязаемы. Чужая компания ужаснее, чем чужой человек. Абсолютизация неловкости помноженная на негодование от происходящего вокруг.  И этот парень, этот безумно дикий малый все так же неуверенно стучит по клавишам, выбивая обреченное: «Я приду».
Еще немного безумных па навстречу (не)веселью. В его руках почему-то торт и бутылка виски. Он выглядит до глупого смешным, поддерживая традиции давно забытой страны. Если француза приглашают на ранде-ву в квартиру, он обязан иметь при себе самую красивую бутыль и самый сладкий пирог. Даже если не пьет. Даже если двадцатый год страдает от съедающего его старческий организм диабета. Всего лишь жест, что в реалиях современности кажется забавной традицией.
Внешне Антон выглядит чуть более собранно, совершенное несоответствие заявленной обстановке выдает только флегматичный взгляд, упорно изучающий реалии квартиры.
Храм молодости. Священного безумия, манящей свободы. Именно такая, какой и должна быть, приютившая в себе людей, так или иначе лишь недавно вышедших за пределы популяризированной подростковой культуры, переступив за порог двадцатки. Все то, чего так не хватало в свое время Антону, и что теперь так больно бьет по голове осознанием канувших в небытие лет.
- Привет, - голос звучит (не)естественно тихо, пока глазами парень пытается запечатлеть образ обосновавшихся в квартире людей.
Совершенно не понимающий молодое поколение этой страны, Антон «собираю силы в кулак и стараюсь быть как можно более дружелюбным и как можно менее мрачным».
Ситуация набирает обороты, как самый пугающий сюр Пазолини, и Антон задает себе назойливый вопрос: «Что я не_делаю со своей жизнью?». Стремительно подхваченный водоворотом неразмеренных речей, он ставит галочки в подсознательном списке. Чекчекчек. Не то, чем нужно гордиться, не то, чему можно радоваться. Базовые навыки, приобретенные и растраченные в период не_буйной юности. Нельзя говорить о черном эротизме Донасьена, нельзя отстаивать либерализацию государств, нельзя посвящать в свою жизнь глубже дозволенного. Парень, кажется, схватывает, подобно дворняге, ловящей щедро брошенные кости.  Правила, о которых стоило задуматься в первый или  в третий раз. Не быть собой – одно из них. Быть тем, кем другие не были. Гротескным персонажем не Стендаля, но своих же собственных криво набросанных сценариев. Примеряя маски, он находит, что одна больше не жмет.
Тонкий циничный юмор, тонны поверхностных знаний, лицо проще. Не так уж сложно (нет). Не сложнее, чем открыться и позволить потянуть себя за руку в чащи увлекательных эвристических бесед  и чуть менее увлекательного сбора субъективного анамнеза [почти терапевтический и весьма односторонний из-за собственного предательски (не)неожиданного, но все еще смущения].  Пара шотов текилы и все встало бы на круги своя, но отсутствие лаймов беспокоит больше, чем неудачные попытки перенять бразды правления в свои руки и перейти в наступление.
Стрелка на наручных часах стремительно падает, а Антон не замечает, как сильно его, в конце концов, увлекает чувство недо-комфорта, упорно впитывающееся каждой клеткой непонимающего происходящего тела. Для него ситуация все еще граничит с комичностью и пугающей экранизацией «неуверенных в себе» снов, но способность абсолютно искренне рассмеяться быстро расставляет все точки над «i». Парень все еще далеко не в своей тарелке, но уже на половине пути, способный говорить, не выуживая раздробленные слова из своего нутра.
Антон, лукаво затянутый в спор не о высоком, с удивлением находит, что это далеко не так негативно, как коммунистическая молодежная оппозиция, выдвигающая контраргументы в комментариях. С удивлением находит, что не негативно вовсе, и глубоко поражается такому раскладу. Споря о превосходстве одной ивилюции над другой, парень чувствует, как мышцы его лица расслабляются и не напрягаются больше, разве что лишь для того, чтобы нарисовать легкую, непринужденную улыбку.
Возможно не то, что он представлял, но то, в чем так отчаянно нуждался все эти годы вдали от соотечественников и тех крох оставшихся приятелей. Повторно возводить подмостки сложнее, чем делать это впервые, оторвавшись от заботы о том, что что-то может пойти не так. Задание, с которым Антон справляется на «ура», просто поддавшись течению. Чекчекчек.
Парень, в общем-то, быстро теряет грань инстинктивного здравомыслия и желает остаться тут еще несколько часов.  Потому что все слишком натурально. Потому что ему кажется, что он слишком органично вписался в творческую атмосферу. Представив хотя бы на пару мгновений, что он в какой-то больной вселенной может быть другом кому-то из этих ребят, можно резко подвести черту [образ жизни, образ мыли освободившегося от гнета рамок французского общества за несколько лет впитался]. Они будут самым худшим примером камрадов. Это подлинный факт. К сожалению, даже он не умаляет искренности той хватки, которой Антон вцепился в ускользающую мысль о том, что начать все с чистого листа может получиться.
Он крайне увлеченно что-то доказывает старому приятелю. Настолько, что пропускает появление в квартире нового действующего лица. Акт, долженствующий привлекать и напрягать рассеянное внимание зрителя, проходит мимо. Элементом неожиданности служат скорее крепкие выражения, которые слух улавливает раньше остальных. Не скучал по подобному (откровенно), но этот русский диалект и невероятный центральный прононс в секунды способен вернуть Антона на несколько лет в прошлое, заставляя тело ежиться от ностальгии.
«Могло быть и необычнее», - ловит себя на мысли Антон и едва сдерживается от того, чтобы хорошенько тряхнуть головой, настойчиво выгоняя оттуда небеспристрастную, хладнокровную предвзятость.
Он замолкает так же резко. Напряжение где-то внутри снова нарастает, неудовольствие от этого понимания заставляет шумно выдохнуть и сделать молчаливый жест рукой, в надежде, что все это не выглядит так же невежественно и жалко, как представляется.
Антон старается не жать руки и не пускать никого в свое личное пространство до тех пор, пока это возможно. К сожалению, не из-за высокомерия, скорее наоборот.
- Я Антон, - в конце концов, в этот момент планета не разрывается на куски [хотя кто знает], но он чувствует нотки волнения не только в своем голосе. Но даже несмотря на это изо всех сил старается улыбнуться как можно дружелюбнее, на мгновения забываясь и не самым вежливым образом осматривая появившегося. Словно оценивая, не интересуясь.

Погода в Атланте не отличалась особым очарованием, но это было куда лучше чем то, что встретило Габриэль в Чикаго. Ни первого мокрого снега, ни ледяного ветра. Достаточно ровный климат Атланты располагал к работе, а редкий дождь начинался, как правило, по ночам, наполняя воздух свежестью и заставляя мужчину вспоминать родной Лондон. Иногда Джо мечтал вновь оказаться в родном городе, где все ему было так знакомо, где остались его немногочисленные, но верные друзья, к которым он испытывал самые теплые чувства. Но это путешествие требовало много сил. Габриэлю предстояло вновь вспомнить главное, чему его учили - отказываться от себя настоящего и полностью вживаться в иную сущность. Жить, спать, есть, думать так, как думает тот другой, прописанный и продуманный в твоей голове. Тот, у кого совесть чиста, а жизнь не затуманена. Обычный и ничем не запоминающийся в отличии от тебя настоящего, пережившего столько, что голова, иной раз, идет кругом не в силах забыть все пережитое.
Сквозь открытые окна в комнату недорогого отеля проникает свежий утренний воздух, подхватывая тонкий дымок свежего кофе, поднимающийся от кружки. Твоя последняя чашка кофе, твоя последняя сигарета. Атланта диктует свои правила. До сих пор несовсем понимая, почему была выбрана именно такая легенда, проработанная вместе с заказчиком, Габриэль убирает многочисленные книги, приобретенные за несколько последних дней, в сумку. Все на одну тему, тему будущей легенды. Красочные редкие и даже старинные фолианты по индуизму, духовному совершенствованию и философии. И книга по индийской кухне... Что б ее к такой матери. Ты уже было не уверен, что справишься. За несколько дней ты прошел ускоренный курс от британского военного до мексиканца, внезапно прозревшего в горах Тибета, нашедшего свой путь в Индии и вернувшегося для того, что бы преподавать такой же серой массе учение о личном совершенствовании путем приобретения гармонии с космасом.
- Господи, главное не заржать в голос... - говоришь собственному отражению. До черта хочется сбрить все то, что скрывает твое лицо, вспомнить, как ты выглядишь без этого шутовского наряда из натуральных тканей. Чертов хиппи... Но... Либо ты привыкаешь, либо звони заказчику, возвращай аванс и ищи себе новую работу. Тебя давно зовут в криминал.
Последний глоток кофе, последняя затяжка здоровой порции никотина, пробирающего до самого дна легких. Хотя бы поправишь здоровье...

- Мисс Чепман? Мир Вам! Я звонил по поводу квартиры, - и улыбаться... Улыбаться побольше. Люди любят идиотов, считающих себя перерождением Кришны. Хотя в твоем случае это явно Ганди... Только без учения ненасилия.
- Значит так, что бы соседи не жаловались, животных не заводить! Это же относится и к тараканам! Ты похож на сектанта... - чернокожая женщина шестидесяти лет с подозрением смотрит на тебя, как хорошо ты знаешь этот взгляд. Он присущ людям, которые говорят о себе "Я вижу людей на сквозь! Я разбираюсь в людях!"
- О, поверьте это не так! Я всего-лишь помогаю людям найти гармонию с этим миром. Животных у меня нет, а занятия я провожу исключительно в школе. Вам нечего бояться...
- Откуда ты, сынок? У тебя странный акцент... Испанский?
- Я из Мексики.
- Так, только мексиканцев мне тут не хватало... - вы поднимаетесь на необходимый вам этаж. Она звенит ключами. Если сведения оказались верными, ты нашел то, что искал. А точнее, того... Игрейн Барлоу... Двадцать восемь лет, американка. Родилась в Италии. Ее папочка платит тебе слишком большие деньги, что бы ты искал ее дольше трех дней. Если бы это было обычным заданием, сегодня оно было бы выполнено. Но, к сожалению, истинное твое задание только начиналось. Найти Игрейн было проще простого. Атланта не Нью-Йорк, не Тел-а-Вив, не Нью-Дели, где человек - это крупица в океане. В Атланте ты нашел ее на второй день. Девушка не скрывалась. По всем признакам она просто уехала туда, где ее никто не знал, что бы начать жизнь заново. Или ей так казалось... На деле же все было иначе. Тебе пришлось лишь спросить у пары человек, что бы ты вышел на ее след, а там уж... Не таких находил. Оставшийся день ты просто жил ее жизнью, просто следуя по пятам, куда бы девушка не шла. Наблюдение за объектом. Чем жила, с кем общалась, кто ее видел. Заодно проверить обстановку. Ты был предупрежден о тех или иных личностях, что могут захотеть найти ее. Главное быть готовым. Но за девушкой кроме тебя больше никто не следил. План подошел ко второму этапу - твой выход...
- Значит так, я тебя предупреждала, что здесь уже живут. Ты мне сказал, что это не проблема, так что если что, я деньги за первый месяц не возвращаю! - женщина вошла в квартиру, критически оценивая порядок в квартире. По первому же взгляду становилось ясно, что до этого момента здесь жила девушка и жила в гордом одиночестве. Две спальни, гостинная, кухня, просторный балкон. Затратно снимать такую квартиру одной. Опустив свои вещи на пол, ты проходишь вглубь квартиры, осматривая ее. На предмет укромных мест, слепых зон и вида из окна.
- Да, поверьте мне, это не проблема!
На лице хозяйки квартиры заметен страх. Переживает за девушку. Ну разумеется...
- Если бы мне не позвонили насчет тебя и не поручились бы за тебя, я никогда бы не поселила бы тебя сюда! Я тебя не знаю! И вот что: один звонок из полиции! По любому поводу! Что бы это ни было!! Я вызываю миграционную службу и ты, мой милый мариачи, первой депортацией несешься домой!! - с каждым словом она подходит все ближе, тем самым оттесняя тебя к стене пока спиной ты не ощутил холодную гладь штукатурки.
- У меня есть грин карта, Маргарет... - твой голос все так же спокоен и миролюбив, что что-то проскальзывает в нем такое, что заставляет в ее глазах промелькнуть опасение иного рода. Она не может тебя раскусить, но так старается... Ее даже немного жаль, но пусть пытается. Ей остается верить твоим словам и твоим документам.
- Ну это мы еще посмотрим... А, вот и ты, милочка! - поднимаешь глаза от женщины и видишь ее. В дверном проеме, совершенно сбитую с толку. Шоковая терапия...