Были ли у Нейтана друзья? С его дерьмoвым характером, дерьмoвой сущностью и дерьмoвой жизнью — вряд ли. Макс уверена, что их нет. Не то чтобы она проверяла или интересовалась. Просто (во всяком случае, так ей кажется) хорошо знала Прескотта. С самого детства, и с самого детства тот только и делал, что крушил что-то, орал и плакал. К таким в песочницах знакомиться не подходят. Такие твои куличики твоей же башкой размазывают. С возрастом это перерастает в какое-то больное желание рушить, и не только окружающее пространство, но и себя. Как какой-то психоз. Макс этому названия не знала, но была уверена, что у людей с психозом и черту ломающими все руками друзей быть не должно.

У нее, должно быть, идеалистические понятия о дружбе. Да и сама она, наверное, идеалистка. И мир в представлении совсем не такой, какой он есть. Он идеальный. А на самом деле, безусловно, далеко таковым не являлся. Конечно же, нет, в нем так много срани господней, так много вони сигарет и бухла, так много пушистых сугробов снега, распродаваемых по граммам, настолько дохрена пустых людей и пустых жизней, что безо всякого зазрения совести ты выйдешь на Таймс-сквер с пулеметом и постараешься расхерачить за одну минуту как можно больше тупоголовых овощей. Ты думаешь, ты им поможешь. Это, наверное, так, только в новостях будет крутиться выпуск не о геройстве безымянного прохожего, а о зверском убийстве полсотни мирных, ни в чем не повинных, таких бедных и обделенных временем горожан. Ужасно, да? Ты кончишь пулей в висок раньше, чем тебя схватят обезьяны в форме. Или вообще до того, как они приедут.

Макс слышала много таких историй. Это США, детка. Рано или поздно, думается ей, единственный знакомый ее психопат вот также выскочит из-за угла, в трясущихся руках сжимая пистолет — любимый подарок на день рождения, — завалит парочку мамашек с их орущими детишками, а после свалится на землю под тяжестью этого грязного бытия, тупого осознания происходящего и хронического страха. Макс думается, что именно так психопаты и кончают. Может быть, еще в психушке душат своих надзирателей.

Вообще, эти мысли действительно никак не вяжутся с ее идеальными представлениями о мире. Ведь Колфилд фотографирует, и фотографирует все вокруг — ей нравится мир. С этим его дерьмoм. Принимая окружающее, ты как бы автоматически соглашаешься и со всем его содержимым. Точно, как в приложениях компьютерных: «Подтвердив регистрацию на сервере, Вы автоматически соглашаетесь с правилами». И все, ты даже не читал этих правил. Да кому они сдались? Разве инструкцию по использованию мобильника кто-нибудь вообще открывает? Нет, конечно. Инструкция по использованию собственной жизни не прилагается. Забыли. Ошибка фирмы. Она так нужна, но, будь она, ее точно также никто бы не читал. В пособии для чайников-неудачников это явление назвали бы «ирония судьбы».

Принимая мир, ты принимаешь его содержимое. Поэтому Макс смотрит на Брайана, присевшего напротив Нейтана и заслонившего всей своей широкой спиной его от девушки, пытается заглянуть со своего места тому за плечо, держится руками за ремень сумки и думает о том, что разделение на «хороших» и «плохих» — это даже не субъективная дурость, это замашка какого-то полоумного идиoта с тупо-примитивными взглядами на людей. Нет, это известная тема, на самом деле. В школе на литературе обсуждали. Дело не в этом. Дело как раз в том, что, несмотря на привитое с материнским молоком мировоззрение, Макс хотела перестать вешать ярлыки на людей, то есть, избавиться от влияния общественного мнения на свой взгляд. Свобода самовыражение и мысли, да. Она — обычное лицемерное животное, как и все остальные, и она врет самой себе, окружающим, она осуждает других, заранее зарекается, кто «плохой», а кто «хороший», думает, что может помочь всем и вся, пытается протянуть руки — это ведь тоже эго играет, гребанное самолюбие. Ты думаешь, что способна помочь другим, но не можешь помочь даже самой себе. Ты двулична и лжива. Самовлюбленна. Просто чуть более извращеннее, нежели большинство.

Принимая мир, ты принимаешь его содержимое. Но ты — часть этого содержимого. Макс не может принять себя.

Ей мерзко от себя. Ее тошнит. И снова это самобичевание, жалость к себе — конечно, по-другому мы не умеем, никто не показывал этого «по-другому». Она смотрит на поднимающегося с пола Брайана, смотрит на Нейтана, таращится своими красно-голубыми глазами и хочет согнуться пополам. Даже плечи, вот, горбятся, ей тяжело. Не тяжелее, чем этим двоим. Не тяжелее, чем любому человеку с улицы. Испытания даются такие, которые ты без вариантов м о ж е ш ь пройти, повторяет себе Макс. Прими, что ты — ничто. И все станет просто. Почему сложнее всего убедить свободного в том, что он свободен?

Она думает, что у Нейтана не должно быть друзей. Но это она так думает. Может, Брайан так не считал, может, и Клементина, но, все-таки, этот мальчишка был не один. Так или иначе, с друзьями или без, у него были люди, которые беспокоились за его жизнь, были люди, которые знали, что такое давящий отец. Интересно, понимал ли сам Нейтан, насколько ему повезло?

Макс поджимает губы, непроизвольно прижимаясь к стене ближе, когда Брайан выходит с кухни. Она слышит его пренебрежительно брошенные камни, ловит их в белые ладони и смотрит парню вслед, оборачиваясь почти всем корпусом. Она смотрит до тех пор, пока тот не исчезает за дверью спальни, и еще несколько секунд не возвращается в исходное положение, потому что сегодняшний день скоро превзойдет по шкале неожиданных происшествий вчерашний.

Если Брайан и был ублюдкoм (а, скорее всего, был, иначе как бы он спелся с Прескоттом?), то явно не самым законченным. И, да, Макс, никому здесь не сдалось, чтобы ты искала в их душах что-то «хорошее», ладно? Ты тратишь все свое свободное время либо на анализ людей, либо на анализ окружающего мира, но забываешь о себе, как о самой незначительной детали. Ты дурa, каких еще поискать надо, и ты снова, как преданная собачка, стоишь и смотришь на Нейтана, будто ждешь указаний.

Нордвуд возвращается, чтобы уйти. При его словах Макс хочется изобразить подобие улыбки и выдать нечто вроде: «Да, папочка», и без сарказма, на самом деле. Это было почти мило. Почти. Наверное, она просто слишком сильно двинулась головой сегодня ночью, если использует такие словечки при таких условиях.

Идиoтский анализ происходящего. Запись происходящего в письменном, звуковом и цифровом варианте. Успеваешь еще что-то отложить под своей черепной коробкой, в память? Успеваешь сделать выводы, принять решения и заручиться поддержкой внутреннего голоса, клеймящего все и вся самыми различными клеймами. Даже не пытаешься сопротивляться и что-то менять. Хватит уже. Кто-то говорил когда-то, что, если ты не можешь ни с чем справиться, просто выдохни и расслабься, лежи в этой вонючей воде и жди, пока течение не принесет тебя куда-нибудь. В какую-нибудь гребаную страну чудес, а, может, на дно.

Если ты хочешь научиться безвозмездной помощи, выкорчевать из себя корысть, то тебе стоит побеспокоиться о Нейтане Прескотте. Или найти похожего гaда в каком-нибудь соседнем городке поменьше. Не факт, что протянутую руку твою не выгрызут под самую лопатку, однако это будет полезный опыт, говорит себе Макс.

Смешно только, что помогали сейчас как раз таки ей.

Кто-то говорит, и девушка не сразу понимает, кто именно. Смотрит. Должно быть, все э т о действительно разъедало кислотой, если Нейтан не потратил сейчас минут пять на агрессивные оскорбления, прежде чем озвучить то, что хотел.

Такой же, как и всегда. Просто пустота теперь режет глаза, а не тщательно скрывается под красной курткой.

Она опускает сгорбленные плечи и выпрямляется. Изжога никуда не отступила, но Макс думается, что крепкий кофе это исправит. Будто призрак, девчонка проскальзывает в кухню, тратит небольшое количество времени на поиски необходимого и делает то, что сказали. Ее даже почти не смущает, что она копается и пользуется чужими вещами в чужом доме, ей почти все равно, почти плевать. Хорошее влияние то ли ситуации, то ли людей в ней. Макс уже не спрашивает себя, как до такого докатилась.

Только ставит на стол две кружки, в противоположных частях, одну — перед Нейтаном, а вторую — напротив, подальше. Черный кофе без сахара давал знатные оплеухи, если ты хотел спать. Конечно, если это была не скудно разбавленная водичка, а нормальное густое месиво с характерным резким запахом. И Макс действительно хотела сейчас себе только врезать, лишь бы отогнать дурацкий туман перед глазами и бурлящее чувство в глотке. Омерзительно кислый вкус на языке. Желательно все это послать нахрeн, вместе с отцами, их фирмами-империями, договорами и прочим-прочим дeрьмом, которое заставляло неблагодарных детей теперь пересиживать здесь, ждать, пока им помогут, скрываться, как последние аферисты, жевать яблоки и глотать горький кофе в надежде, что все образуется. Хотя, конечно, ничего не образуется. Никто от них не отстанет.

Она хочет что-то сказать, потому что человек напротив выглядит так, будто откинет коньки прямо здесь (впрочем, когда было по-другому?), но делает еще один глоток, почти последний. В ту же минуту где-то за квартирой, в коридоре, видимо, слышится собачье подвывание, а когда дверь входная открывается, кажется, нечетко разносятся и неразборчивые ругательства. Стук когтей по половой плитке и скулеж. Макс почти машинально встает с места, чуть не опрокидывая на себя кружку, как-то затравленно выглядывает с кухни и слегка улыбается, когда видит шоколадно-огромного лабрадора с до предела натянутым поводком.

У Клементины в руках папка документов. Очевидно, их документов, новых. Девушка загнанная, будто лошадь, и рука у нее одна красная — видимо, пса везде сама таскала. Макс не задумывается, каково на ее месте. Было дело, уже и плавали, и в обход ходили, а дельного Колфилд за все это время так и не надумала ничего. Ничего нового, конечно.

Ее все еще тошнит, и кофе даже не взбодрил. Девчонка отходит к столу обратно и допивает свое черное месиво одним глотком. Сейчас ей главное не мешаться под ногами. Нейтан предупреждал, что могут раздавить.